Из письма жительницы с. Олтуш Малоритского р-на Брестской обл. О. Д. Авдиюк: «Что делали в старину, чтобы покойник не ходил. В Великий четверг берут в церкви свечу и зажгут на первом евангелии и ее не туши, покуда не кончится служба, все двенадцать евангелий. И стараются эту свечу принести домой с огнем. И вот, когда услышат, что покойник пришел, тогда зажигают эту свечку и его увидят. И он больше не придет. Так говорили старые люди».
Разумеется, полное разграничение этих аспектов невозможно, ибо обрядовые действия обязаны своим появлением именно верованиям, а верования в свою очередь могут не иметь прямого выражения, а лишь реконструироваться из обрядовых действий. Связующим звеном между верованиями и ритуалом часто выступают так называемые мотивировки, т. е. объяснения совершаемых действий, даваемые их исполнителями. Такие «актуальные» мотивировки имеют, однако, относительную ценность, поскольку они нередко бывают вторичными, затемняющими исконный смысл обряда, или же вообще отсутствуют [Богатырев 1971: 172–195]; исходное же для обрядового действия верование (мотив) с большей надежностью может быть «восстановлено» методом семантической реконструкции на основе сравнительно-исторического, типологического и ареального изучения обряда.
Ср. чешские поверья о висельниках: их боялись больше всего, ибо появление висельника грозило бурей (вихрем) или падежом скота; вместе с тем все предметы, имевшие отношение к висельнику (ветка или сук, веревка, одежда), считались приносящими счастье (на веревке висельника надо было вести скотину на продажу, тогда больше выручишь; девушки вшивали кусок от его одежды в свое платье, чтобы иметь больше кавалеров на танцах; рекруту, у которого был клок его одежды, не грозила отправка на войну; вора в башмаках висельника невозможно было догнать и т. д.); одежду висельника часто раздирали на куски и потом их продавали как талисманы; особая сила приписывалась пальцу (в первую очередь большому), отрезанному с руки висельника (если его опустить в молоко, то в молоке будет много сливок; он приносит удачу в карточной игре) [Navratilova 1996: 26].
Ср., однако, полесское верование, согласно которому ходячим покойником может стать тот, кого принимала и повивала «плохая» бабка: «одна просыть Бога, а другая – чорта» [ПЗ: 42].
В полесских свидетельствах также отмечается сорокадневный срок, однако с другим значением – как одна из возможных границ (наряду с девятью днями), после которой хождение прекращается. См. [Толстая 2001: 160–161; наст, изд., с. 386–387].
Здесь и далее свидетельства из Костромской и Вологодской обл., приводимые без указания источника, принадлежат участникам Топонимической экспедиции Уральского университета, проводившим под руководством Е. Л. Березович полевые исследования в Кадыйском р-не Костромской обл. в августе 2004 г. и в Кадуйском р-не Вологодской обл. в 2005 г. Благодарю Е. Л. Березович за предоставление этих записей.
У словенцев существовало и противоположное предписание – выносить покойника вперед головой, которое мотивировалось, однако, тем же желанием предотвратить его возвращение: «da se mrlicu onemogoci vmitev» (чтобы мертвец не мог вернуться) [Zablatnik 1990: 110].
У поляков Жешовского края висельника выносили из дома не через дверь, а через специально прорубленное отверстие в фундаменте, причем это имело другую мотивировку: так следовало поступать ради предупреждения бурь и градобития [Kotula 1989: 173].
Однако по западнобелорусским поверьям грешники, отбывающие наказание на земле, могут ходить «в теле», «без тела» и «с душою и телом» [Federowski 1897: 54–55].
По верованиям кашубов, душа сразу после смерти отправляется на Божий суд, а потом возвращается к мертвому телу, присутствует рядом с ним во время ритуального бдения над покойником («пустая ночь»), все видит и слышит, затем сопровождает тело до могилы в погребальной процессии. И только когда на кладбище ксёндз бросит в могилу горсть земли, а люди запоют прощальную песнь, душа отправляется к месту назначения. Как на Божий суд, так и на назначенное место душу провожает колокольный звон [Sychta 1: 204–205].
Ф. Б. Успенский, недавно заново обратившийся к этому вопросу, связывает почитание нетленных мощей на Руси со скандинавским влиянием, а трактовку нетленности как знак греховности и вампиризма – с византийским влиянием [Успенский 2002: 169–244].
Известны, однако, и противоположные представления, ер.: «Она <ведьма> до тех пор не умрет, пока не просверлят дыры в потолке или в стене над дверью. После смерти распространяется от трупа страшный смрад, и труп в тот же лень разлагается» (Купянский уезд Харьковской губ.) [Иванов 1991: 486].
Статья представляет собой сокращенный вариант серии работ Н. И. и С.М. Толстых [Толстые 1978; 1981а], где дана подробная документация материалов; см. также [Зечевић 1969; Зечевић 1976; Иванов, Топоров 1974; Мошински 1933; Попов 1989; Толстая 1986а; Толстая 19866; Culinovic-Konstantinovic 1963; Рисйпег 1982; Witkowski 1967; Zecevic 1973].
Ср. свидетельство из Костромского края: «Существует убеждение, что, кто украдет бортовых пчел, тот трех дней не проживет, и пчелы все равно сгинут у того» [ТА 1: 115].
См. [Ђорђевић 1948]. Ср. рус. Ярослав.: «Мир рассудит; мир все знает – разберет. От мира не украдеться. У мира глаз много. Мир правду любит» [ТА 2/1: 563].
Ср. обычаи Попова Поля: «Нарочито се пазило и чувало да се не појави копиле или муле (ванбрачно дијете) у селу, јер се тврдо вјеровало да ће сваке године тог дана обити крупа (град) њихове усјеве» (Особенно следили за тем, чтобы не появился внебрачный ребенок в селе, так как твердо верили, что каждый год в этот день их посевы будет бить град) [Мићовић1952: 234].