Образ мира в тексте и ритуале - Страница 209

• Предыдущая
• 209 / 237
• Следующая

Трудами Балтазара Богишича (см. прежде всего [Bogisic 1874]) заложены основы особой дисциплины, предметом которой должно быть народное право южных славян в полном объеме и в различных его аспектах – не только в историческом, но и в сопоставительном и антропологическом (см. [Дробшаковић 1960: 224–235; Vlahovic 1972: 117–124; Крстић 1979; Павковић 2001 и др.]). К сожалению, в русской этнографической науке исследований подобного рода очень мало . Особенно заметно отсутствие сопоставительного изучения народного права разных славянских народов. Ниже приводится несколько параллелей из русского и сербского народного правосудия, касающихся кражи, распознания вора и наказаний за воровство.

В 2008 г. в Новгороде при проведении инженерных работ была найдена берестяная грамота № 962, датируемая XV в., которая включает следующий фрагмент (дается в переводе):

Ты давал пожни внаймы, а кто будет те пожни косить, тех я схвачу, да траву на шею привяжу и поведу в город (т. е. в Новгород) [Зализняк, Янин 2009: 6].

Публикаторы предположили, что имеется в виду обычай привязывать на шею пойманного вора украденное им. Действительно, такой обычай отражен как в русской, так и в сербской этнографической литературе. Приведем несколько примеров.

На Русском Севере, в Архангельской губернии, «в некоторых местах укравшего вещь водят с нею по улице при толпе народа; например, похитившего чужое сено водят с привязанным на спине кошелем сена, укравшего дрова – с повешенною через плечо вязанкою дров, на виновного в краже и зарезании овцы надевают кожу этого животного и водят в таком виде по деревне. Когда водят вора, у каждого дома приостанавливаются и спрашивают: “Не утерялось ли что?” Сенному и конному вору в особенности спуску нет: кроме того, что их бьют и водят по улице, еще взыскивают двойное количество против украденного» [Ефименко 2009: 217].

В Ярославской губернии преступников «самосудом наказывали розгами на миру при сходе, били палками, воров обвешивали краденым и водили по улице в селениях с боем в сковороды, заслонки и т. п.» [ТА 2/1: 564]. Там же за мелкие кражи, например, «полотен во время беления на настах, за кражу льна и кудели и мелких хозяйственных вещей – учинялась расправа в былые времена так: вора обертывают полотнами, обвивают крадеными вещами, проводят по улице с криками, срамными словами, при бое в сковороды и заслонки» [там же: 604].

В одном конкретном случае наказание выглядело так:

Одна крестьянка украла – сняла полотна с насту – с снега, украв их, спрятала на дворе в солому. Покражу крестьяне и крестьянки всего селения пошли отыскивать по верее (вере) – обыском. Начиная с крайнего дома по всем домам. Полотна краденые были найдены, домохозяйку женщину вывели на улицу, навалили на нее полотна, проводили в них взад и вперед по улице, кричали и укоряли, звонили и барабанили в сковороды, лукошки и в доски» [там же: 555].

По некоторым данным, в прошлом вора, укравшего, например, хомут, приводили на суд с хомутом на шее [там же: 61].

Подобные наказания применялись и в Костромской губернии:

Если же вор уворует на базаре какую-нибудь вещь, то хозяин замечает и кричит народу словить вора, потом навязывают ему на шею и ведут в правление вдоль базару и кричат: «Вора поймали!» [ТА 1: 77].

Это общественное наказание освобождало вора от суда:

Я знаю несколько случаев, когда пойманного вора с поличным водили по деревне со скверными песнями, криком, смехом и со стуком в чугунные сковороды. После таких опозорений воров уже не привлекают к суду [там же: 270].

В Калужской губернии (Жиздринский уезд)

крестьянка Прасковья Важагова украла холстину и была поймана с поличным. В несколько минут об этом узнала вся деревня; на место преступления сбежались все – и старый, и малый. Все порешили обмотать Прасковью холстом и провести через всю деревню [ТА 3: 33].

Там же, по сообщению местных жителей, сто лет тому назад

если кого-нибудь уличали в воровстве, надевали на вора краденые вещи и со звоном в заслони (заслонки) с шиканьем и свистом проводили его по всей деревне; теперь в нашей стороне это перевелось, и ограничиваются только тем, что поругают вора и посмеются над ним во время сходки [ТА 3: 97].

Это наказание за кражу может настигать виновника и после смерти. По поверьям крестьян западной Белоруссии, относящимся к концу XIX в., «кто что украл, на том свете должен в зубах носить» или «на плечах носить», а «кто украдет колечко или иголку, то на том свете должен сквозь игольное ушко или сквозь колечко пролезть» [Federowski 1897: № 1058, 1059].

Очень близкие по форме и по смыслу наказания за воровство известны в сербском народном праве, где также пойманного с поличным вора водят по селу, повесив ему на шею украденное, и сопровождают процессию шумом, стуком, звуками музыки и разного рода хулением (серб. срамоНетъе).

Т. Джорджевич приводит следующее свидетельство Милана Миличевича:

Неки Мрма Голоскоковић у друштву са Живаном Грудићем крао ноћу ћурке из дворишта газде Степе Мирковића, па га Степини синови ухватили, свезали и затворили у кошу до сванућа. Сутрадан су га извели из коша, обесили му о врат украденог ћурана и отерали пред кмета и помоћнике да му пресуде, и они пресудише: «Да се Мрма проведе преко свега села тако с ћураном о врату; пред њим да иде биров с великом клепетушом и свим путем да клепеће. На три велика раскршћа: код Ненадова Гроба, код Кузманове куће и код Суве Границе да биров стане, а Мрма да викне на првом раскршћу: Хтедох пецива, а остах без проjе! На другом: Мишљах да не види нико, а сриках све село! А на трећем: Што сам тражио, мало сам нашао! Ту да се Мрма пусти, газда Степа му поклања тога ћурана о врату» (Некий Мрма Голоскокович в сговоре с Живаном Грудичем крал ночью индюков со двора хозяина Степы Мирковича, и его Степины сыновья поймали, связали и заперли в кукурузный сарай до рассвета. Утром его вывели из сарая, повесили ему на шею украденного индюка и привели к старосте и его помощникам, чтобы они его судили, и те постановили: провести Мрму по всему селу в таком виде – с индюком на шее; перед ним пусть идет «биров» (помощник старосты) с большой колотушкой и все время стучит. На трех главных перекрестках – у Ненадовой могилы, у дома Кузмана и на Сухой границе – «биров» пусть остановится, а Мрма крикнет на первом перекрестке: «Хотел жаркого, а остался без кукурузного хлеба!» На втором перекрестке: «Думал, что никто не видит, а созвал все село! А на третьем: «Что искал, не много нашел!» Тут Мрму отпустят, а хозяин Степа ему подарит индюка, который он нес на шее) [Ђорђевић 1948: 276].