Образ мира в тексте и ритуале - Страница 203

203

Таким образом, славянские обряды вызывания и остановки дождя в полной мере соответствуют мифологическим представлениям о природе дождя, причинах засухи и о тех небесных или потусторонних силах, которым принадлежит власть над дождем. Мы видели, что магические ритуалы, исполняемые во время засухи или при затяжных дождях, обращены к трем стихиям – воде, огню и земле. С водой связаны «увлажняющие» действия, основанные на магии подобия, – обливание, кропление водой и т. п.; огню приписывается «осушающий» эффект: земной огонь, печь, печные орудия, продукты обжига и т. п. способны остановить дождь или предотвратить его; к земле обращены искупительные ритуалы, призванные восстановить ее почитание как материнского лона, оплодотворяемого небесной влагой.

Отмечаемые любопытные параллели между славянскими, кавказскими и индийскими обрядами вызывания и остановки дождя могут быть объяснены как типологическим сходством, т. е. общими для многих народов приемами примитивной магии, так и генетической общностью, общим индоевропейским культурным наследием, особенно в тех случаях, когда имеет место совпадение в деталях и, более того, в сумме деталей. Такие совпадения не могут быть случайными, а могут быть только следствием генетического родства. Наличие таких параллелей придает славянским данным дополнительную ценность архаических индоевропейских свидетельств.

Иномирное пространство сна

Восприятие сна как временной смерти и смерти как вечного сна относится к универсальным стереотипам культуры и находит многообразное выражение в языке (ср. успение, усопший, уснуть вечным сном и т. п.), фольклоре (например, в причитаниях), ритуале (ср. у восточных славян обычай «будить покойника» на второй день после погребения) и верованиях (ср. представление о выходе души из тела во время сна). Оппозиция яви и сна трактуется в народной традиции в категориях жизни и смерти, «этого», земного, и «иного», потустороннего, загробного мира. Заснувший человек как бы переступает невидимую границу двух миров и входит в непосредственный контакт с обитателями потустороннего мира, и прежде всего со своими умершими родственниками. Сон оказывается одним из главных каналов связи между миром живых и миром мертвых, наряду с такими «регулярными» видами общения, как поминания и поминальные трапезы в доме с приглашением предков или на кладбище, и такими гораздо менее «кодифицированными» и потому несравненно более опасными способами сообщения, как встречи людей с ходячими покойниками в собственном пространстве.

Иномирная природа сна проявляет себя в нескольких устойчивых сюжетах и мотивах, образующих особую область традиционных народных представлений о сновидениях и оформленных в виде клишированных текстов «снотолкований» и рассказов о снах. Можно выделить три типа таких текстов: 1) бинарные формулы толкования снов, предвещающих смерть (например, «видеть во сне цветы – к смерти»), 2) рассказы о явлении покойников во сне и 3) рассказы о так называемых обмираниях (летаргическом сне, во время которого спящий путешествует по загробному миру). Каждый из этих типов текстов по-своему раскрывает тему «сон = смерть» и оказывается важным источником для реконструкции мифологических представлений как о сне и сновидениях, так и о смерти и потустороннем мире, о соотношении и взаимодействии мира живых и мира мертвых. Материалом для излагаемых ниже наблюдений послужили полевые записи народных толкований снов и рассказов о снах, сделанные участниками этнолингвистических экспедиций в Полесье под руководством Н. И. Толстого в 70-е и 80-е годы, которые хранятся в Полесском архиве Института славяноведения РАН, а также появившиеся позже публикации по этой теме, содержащие интересные новые тексты из других славянских регионов и затрагивающие вопросы их интерпретации (см. публикации в журнале «Живая старина», 1999, № 2, и приведенную в них литературу). Речь идет, таким образом, об устном соннике как особом жанре славянского фольклора, в отличие от сонника в средневековой книжной традиции (см. [Толстой 19936; 19946; Небжеговска 1994; Niebrzegowska 1996а]). Между этими двумя типами сонников, безусловно, существует и содержательная, и двусторонняя преемственная связь: как письменные сонники, имевшие широкое хождение в народе, влияли на устную традицию, так и устные толкования снов проникали в письменные тексты. Однако каждый из этих жанров соответствует логике своей культурной модели и потому должен рассматриваться прежде всего в контексте соответствующей – устной или письменной – традиции.

Сны, предсказывающие смерть

В собственно соннике, или в соннике в узком смысле слова, т. е. в корпусе бинарных формул снотолкований, сны, предвещающие смерть, составляют одну из самых обширных категорий, что вполне объяснимо той абсолютной значимостью, какой наделяется оппозиция «жизнь – смерть» в системе народной аксиологии. Польской исследовательницей Станиславой Небжеговской установлены стандартные логические модели соотнесения увиденного во сне (по С. Небжеговской, «образа») с приписываемым ему значением («толкованием»), а именно – модели противопоставления, тождества, подобия (лексикального или семантического), метонимии, общей оценки и сложные модели, сочетающие в себе несколько элементарных. Из них в группе, толкующей сны о смерти (с толкованием «смерть»), используются почти исключительно «модели сходства» (т. е. тождества, подобия и метонимии) и практически не встречаются толкования, построенные по принципу от противного. В результате совокупный «образ» смерти, представленный в народных толкованиях снов, оказывается весьма полным воспроизведением основных семантических единиц погребального обряда и концептуального поля смерти и по существу представляет собой подробно проработанный метафорический текст, соотносимый и с ритуальной, и с ментальной картиной смерти в народной культуре.

203