Образ мира в тексте и ритуале - Страница 179

179

387. Одна жинка при родах помэ́рла, так приме́чивали, шо она до сына ходить. Тогда в хате песка́ рассыпали, шоб увидеть следы. А она по ночам прихо́дила к дитяти, цыцку давала. Так шоб она не ходила, хату маком обсыпали и в люльку тою бросили. С тех пор и не хаживала (Стодоличи, НАВ).

388. Умерла жинка, а у ей было дитя груднэе, малэ́е, и она прихо́дила его колыхать. Приде́ да колыше з йим, дае ему груди, оно ссе. Ну научили: «Ты возьми нового горшка и свечку, она больше не пыйде». Так то ж не она, это по ста́ти ее лихие приходят (Бостынь, ТАТ).

389. Мати сказывала: умерла у ее мати нэвистка. И осталось у той нэвистки дитинятко нэвиннэ. И говорять, шо як ночь, то дитинятко не плаче, а будто цыцку ссэ. И кажду ночь спыть. И вона [свекровь] думае: дай спрактикую, шо то такое. Взяла то дитинятко и пошла на печку. А колыски тогда были причэ́плены: сидишь, ногой колышэшь. Ну пошла на печку. Чуе – двэри скрыпнули. Вона, нэвистка, ту колыску пошупала, шо нэма дитя, кынула ту колыску. И на всю хату зашуга́лося. И двэри́ма скрыпнула – то вона ушла. И вжэ нэ прихо́дыла, а дитя вжэ плакало кажду ночь. Говорят, сорок дён ходить мати, цыцку дае. Ее не бачуть. Вон только к брату в хлив пришла, коровы там булы́, так вона ўсё сино раскы́дала – лежала ў сине (Луково, МСШ).

390. Ў нас, знаете шо, ўмерла́ жынка и вста́лась дыты́нка у ей, и ту дытынку сталы вжэ глядыты самы́. Ну и стало оно ходыты. Шо таке́ – ходыть и колэшэ люлькэ, прыйдэ в ночи и колэшэ. Шо робэ́тэ, шо робэ́тэ? А друга баба кажэ: «Знаеш шо зробэ́: возьми свечку зробэ́ и постав на столи и накрый такею макитрою – побачиш, шо вона пры́йдэ. Як она пры́йдэ, и ты, кажэ, ху́ччэ подойми́ и зло́виш, побачиш, шо таке́ ро́быцця». И вона таке́ зробэла, та баба. То вона шла до са́мых мо́гылок причитала. Вин открыў тэю свичку, ту громницу, а вона стоить над люлькою, над колыскою, грудью кормить. И после кажэ: «Шчо вы мэни́ зробылы?! Я хотила, ка, дытыну подгудова́ты вам» (Поворск, АЛТ).

391. Говоры́ла одна бабушка, шо, кажэ, було́ так, шо ў нас умэрла́ ў Самаро́х одна́я молоды́ця. Оста́лыся йии́ ди́ты, не знаю, ки́лько там ўжэ тых дытэ́й було́, ну, и малэ́йкий рыбёнок буў. От она того рыбёнка жали́ла и прыхо́дыла кормэ́ты того рыбёнка, каждыи ночи прыходыла и с чоловиком поговорыть, порадыцца, шо робэ́ты. И чоловик радый быў, шо она ходыла. Потом якось людэ узналы, шо она ходыть, и сталы жали́ты людэ его. Думають, тото нэдобрэ, то нэ жинка, а то шось нэдобрэ ходыть. Ну, и шо ж воны роблять, тые людэ? Самые ўзялы́ на могылу пошлы на йии и забылы осо́вого колка́, коб вона нэ ходыла. Вот она жэ пэрэстала ходэ́ты и сказала: «Ах, плохо, плохо, кажэ, мине зробылы, шо мине ны пускають допиро, а я б ходыла, поки дытыну вы́годовала б, и нычо́ б ны трогала, кажэ, тэбя б нэ трогала б и дытыны нычо́ нэ було б» (Пески, АЛТ).

392. Казали, шо ходять <…> У нас коли́сь, говорили, у́мерла и чэтверо детей покинула. Трое маленьких, чэтвертое ма́лесеньке соўси́м, так. И мужык остаўся ужэ з им. И ён спить, дитя, ноч, спить, спить и спить, и ён прислухаеца, дак оно цок-цок-цок-цок. Так казали, а чого, то нихто нэ знаеть. Ну, ён прожыў можэ десять дней. Да кажэ, дитя ужэ, значэ, сцэ и ён то чуе, што кача́е дитя. Дак ён, ка, тому пожалица, тому. Дак кажуть, а ты купи нового горшка да тое дитя, як сцэ, да возьми да горшка переве́рни на стол. И ён жэ, дурак, послухаў, так жэ и сделаў. Купил горшка. Дак он не знае, куда делося. Дак ему она здалась во сне: «Я год, кажэ, была на том свете. Да Бог меня отпускаў, помогати тебе дитя годовати». И ужэ ребёнок крыча́ў и крыча́ў ночью (Копачи, ЕМН).

393. Мать памерла при родах – год хадзила гадаваць дзиця. И ў дзень хадзила, и ў ноч. А як чэрез год стали людзи памираць, дык ее ночью адкапали и зацесали ў грудзь асинавы кол. Яна пишчала (Бабичи, ВВК).

Приход к тоскующим родственникам

(матери к детям, ребенка к матери)

394. Мати поме́рла, я остала́с ўодна. Одна-единая. Ну, я когда йшла ўэзде, я плакала. Плакала и гукала мати. От однажды, мае сонцэ захо́дзить, захо́дить мати ў хату. Дьверы стукнули, я коло стола была, я повернулас, мати пераступила порог и ана стала. Я гляжу на ее – ни слоўа. Ана глядить на мене – ни слоўа. А под окном токо слышу матерны голос: «Не дожыдай да обсыпай маком». А што обсыпай маком и яким маком – не сказала. Я глянула ў окно – матерь нема у хати. На заўтрашний день ужэ она пришла пораньшай. Короўа пришла, я подоила, только пришла ў хату, молоко процадила да набрала ў кружку молока налила – яко е. Я токо к столу, дьверы стукнули, я сразу повернулас – мати опять стоить. И ўроди я довольна, и знаю ж, што она похоронена – она не прышла. Опять слышу: тут мати стоить, за сте́наю под окном чую матерьны голос: «Не ожыдай, а обсыпай маком». И я стала бабом говорыть, оные сказали, што шукай маку видуну и обсыпай. От я на заўтрашни день найшла маку, обсыпала хату, а на трэти день токо почула голос – не матерни, гово́рыть: «Но, шчасливая ты». И бульшэ матерь не бачыла, и бульшэ голоса нияко не чула, ничо́го. То ж мати не ходила, то неки чорт ходиў (Стодоличи, ОВС).

395. [Одна женщина тосковала по своей умершей матери, плакала по ней.] И матка тая прийдить к ей. Ана видить, а мы не видим. Эта сатана быў. Стала та Маша сохнуть. [Тогда, наконец, позвали попа, молебен служили и на окнах, на дверях и над ее постелью крестики ей написали. И он отошел. Как отошел,] окны аж задражали: «Помнила б ты, гърить, – сваю мамачьку!» И с тых пор хрёст мы палажыли плакать (Радутино, АВГ).

396. В двенадцать часов ночи в окно кто-то постучал. Муж поднялся, но никого нет. Потом соседки говорили: пакинь плакать, а то покойница снова придет (Кочище, ЭГА).

397. Женшчина тужила моцно по помершему чоловеку, он стал до йии ходить; як вона заболела, он до ей и в больнице ходил, пока не помэрла (Тхорин, ЕВМ).

179