Образ мира в тексте и ритуале - Страница 134

• Предыдущая
• 134 / 237
• Следующая

Интересующая нас тенденция к номинализации предикативных конструкций характерна отнюдь не только для причитаний Русского Севера, аналогичные номинативные структуры присутствуют во многих жанрах русского (не только севернорусского) фольклора, в особенности в так называемых малых жанрах, т. е. в пословицах, поговорках, загадках и др. Ср., например, подобные нестандартные именные дериваты и целые конструкции в пудожской колыбельной песенке:

Баю-баю, баюшки, / Я качаю девушку, / Да на полянке жнеюгику, / На поженьке грабеюшку. / Баю-баю, баюшки, / Я качаю паренька, / В чистом поле пахарька, / Во лесочке секаръка. / Баю-баюшки, баю [Михайлова 2004: 214]

или в детской прибаутке:

На киску—потягушечки, / На Сереженьку—растушечки [там же: 215]; в загадках:

Четыре стучихи, четыре гремихи, / Два богомола, один вихлец; Четыре легая, два бодая, один махтай» (отгадка: корова) [Митрофанова 1968: 45];

в заговорах:

Не дай ей, Господи, ни ножного ляганья, ни хвостового маханья, ни рогового боданья [ВЗ: 110], Уговариваю раба Божия (имярек) от цынги и ломоты, зубныя щемоты [там же: 36], …в белом теле щимоту и в костях ломоту [там же: 65], Не дайте, святые ангелы, очам ея виду, ушам ея слыху [там же: 138],

ср. также типичные имена лихорадок:

Гнетея, Знобея, Ломея, Пухлея, Скорохода, Трясуха, Дрожуха, Говоруха, Лепчея [там же: 21];

в пословицах и поговорках:

Муж дому строитель, нищете отгонитель [Снегирев 1999: 167], От миру челобитчик, а сам никому не обидчик [там же: 208], У нашей свахи все невесты не-пряхи [там же: 263] и т. п.

Р. Эккерт обратил внимание на обилие nomina agentis и nomina actionis в латышских народных песнях и их сходство с русскими номинативными конструкциями типа «Жена моя ни вязея (швея), ни печея, а толчея и мелея, пляшет, болтает» [Даль 3: 270]. В его статье делается следующий вывод: «Рассмотренное в моей работе на материале славянских и балтийских языков (преимущественно латышского и русского) явление (nomen agentis вместо verbum finitum) может быть обнаружено и в ряде индоевропейских языков (греческом, древнеиндийском, хеттском) и должно оцениваться как архаическая черта, которая связана с возникновением и функционированием отглагольных имен и вообще с “именами действия”» [Эккерт 2000: 223]. Приведенный выше материал северно-русских причитаний и их параллелей в языке карельских причитаний (нуждающийся в дальнейшем более детальном рассмотрении) позволяет считать тенденцию к номинализации предикативных конструкций явлением еще более широким, выходящим за пределы индоевропейских языков и не ограниченным исключительно поэтической традицией, хотя и получившим в ней особенно широкое распространение.

Аксиология родства в свадебном фольклоре (русско-сербские сопоставления)

Ключевой для всего свадебного дискурса мотив противостояния двух родов (рода невесты и рода жениха), разрабатываемый в славянском фольклоре с помощью богатого арсенала метафорических средств (космологический, вегетативный, зоологический, метеорологический, охотничий, военный, торговый коды и т. д.), получает также интерпретацию на языке аксиологии, т. е. посредством оценок родственных отношений и связанных с ними коллизий. Субъектом оценки (тем, кто эти оценки выносит или от имени кого они выносятся) оказывается прежде всего невеста, для которой переход из родительской семьи (рода, дома) в семью (род, дом) мужа является поистине драматическим событием («Отстаю я, молодешенька, / От всего я роду племени, / Я от тятеньки, от маменьки!» [ЛРС: № 117]), тем более что он совершается вопреки ее воле:

Ой, да не сама я, сама замуж пошла, / Да просватал меня сударь батюшка, / Потакала меня родна матушка, / Ой, да потакала меня родна сестрица, / Ой, да потакали меня родны братики, / Ой, да перва – мила подруженька Фросенька! [ЛРС: № 20]; А не сама я собой во замуж пошла: / Сговорили меня люди добрые, / Поневолил меня родимый тятенька, / Да родимый тятенька, да родима маменька [ЛРС: № 21]; Меня вздумали родитель прочь отсеяти, / Поневолить в неволю великую, / На злодейскую чужедальнюю сторону, / На безродную землю бессемянную [PC 2000: № 8]; Как просватал любимый тятенька, / На чужую, дальнюю сторонушку [PC 2000: № 256].

В значительно меньшей степени оценки высказываются самим женихом или от лица жениха, для которого брак не связан с утратой своего рода или сменой рода, но означает всего лишь приобщение к еще одному роду; сравнительно редко субъектами оценок новых родственных отношений становятся другие персонажи свадьбы – родители невесты, ее братья, подруги и тем более родители и родственники жениха. Сербские припевки, исполняемые при встрече невестки в доме жениха, адресованы свекрови и оценивают ситуацию с ее точки зрения, например:

Радуј се радуј, свекрво, / иде ти вода студена, / иду ти дворе метени, / иду ти њиве копане, / иду ти баче плевене, / иде ти стадо мужено, / иде ти бела промена, / иде ти чиста постеља, / радуј се радуј, свекрво (Радуйся, радуйся, свекровь, / вот идет тебе вода студеная, / идут тебе дворы подметенные, / идут тебе нивы вскопанные, / идут тебе грядки выполотые, / идет тебе стадо подоенное, / идет тебе белое белье, / идет тебе чистая постель, / радуйся, радуйся, свекровь) [БЛ: № 198].

По своему содержанию и форме они очень близки севернорусским причитаниям, в которых мать оплакивает уход невесты-дочери:

И все я думала, печальная головушка, /<…)/ И будешь летна мне, горюше, водонощичка, / И будешь зимня на гумни да замолотщичка, / И будешь баенна родителям истопщичка… [Барсов 1997/2: 301].