Образ мира в тексте и ритуале - Страница 213

213

Первый способ находит прямую параллель в сербских народных обычаях. Вук Караджич в своем словаре под словом мазиjа сообщает следующее:

...

У Србиjи су до скора кашто вадили мазиjу, т. ј. кад на каквога човјека реку да је што украо, а он се отдговара да није, онда узваре пун казан (или велики котао) воде, па у ону врелу воду метну комад врућа усјала гвожђа (или камен), а онај на кога веле да је украо, засуче рукаве, па објема рукама извади оно гвожђе из воде. Ако он не буде украо оно што на њега говоре, не ће се ожећи ни мало, ако ли буде украо, изгореће му руке (jа не знам ни jеднога коjи jе вадио мазиjу да се ниjе ожегао, а знам двоjицу што су им руке изгореле: Панту Стаменићу из Jадра из села Тршића, и Митру Туфекчији из Рађевиве из села Мојковића) (В Сербии до недавнего времени иногда тащили «мазию», т. е. если о ком-то говорили, что он что-то украл, а он отрицал это, то кипятили целый казан (или большой котел) воды и в эту горячую воду бросали кусок раскаленного железа (или камень), а тот, о ком говорили, что он украл, должен был засучить рукава и обеими руками вытащить железо из воды. Если он не делал того, в чем его обвиняли, то он не должен обжечься, а если он украл, то он обожжет руки (я не знаю никого, кто бы тащил мазию и не обжегся, но знаю двоих, кто обжег руки: Панта Стаменич из области Ядар из села Тршич и Митра Туфекчий из Раджевивы из села Мойковича) [Караџић 1852: 341].

Ср. также более позднее свидетельство из Попова Поля:

...

Прича се да је раније било вађења мазије. Па и данас, кад некога невина окриве за што, он се брани: «Jа ћу за то вадит мазију». По казивању старих људи, мазију су вадили овако: искупили би се на одређено мјесто, па би у казану узаврели воде, и онда усијани комад жељеза убацили. Затим би осумњичени засукао рукав, прекрстио се и извадио мазију из вреле воде. Ако му не би ништа било, знак је да је праведан (Рассказывают, что раньше было принято тащить мазию. И сегодня, если кого-то невинно обвинят в чем-то, он защищается: «Я за это мазию буду тащить». По рассказам старых людей, мазию тащили так: собирались в определенном месте, затем в казане кипятили воду и бросали в нее раскаленный кусок железа. Подозреваемый засучивал рукав, крестился и вытаскивал мазию из кипящей воды. Если с ним ничего не случалось, это был знак, что он невиновен) [Мићовић 1952: 259].

Что касается бросания в воду, то оно широко известно у всех славян как способ распознания ведьмы. Одно из древнейших русских свидетельств находим в «Поучении преподобного Серапиона» (XIII в.), осуждавшем этот языческий способ доказательства вины:

...

Вы же воду послухомь постависте и глаголете: аще утопати начнеть, неповинна есть; аще ли попловеть – волховь есть [ПЛДР XIII: 450].

На территории Украины этот способ применялся еще в конце XIX в.: во время засухи, которую приписывали вредоносным действиям ведьмы, всех женщин села загнали в реку, чтобы определить, кто из них ведьма [Дмитрук 1927]. См. также [Zguta 1977].

Ближайшую параллель к этой записи составляет свидетельство, приведенное в словаре Вука Караджича под словом вјештица:

...

Кад у каквом селу помре много дјеце или људи, и кад сви повичу на коју жену да је вјештица, и да их је она појела: онда је вежу и баце у воду да виде може ли потонути (јер кажу да вјештица не може потонути); ако жена потоне, а они је извуку на поље и пусте, ако ли не могбуде потонути, а они је убију, јер је вјештица. Овако су истраживали вјештице за Карађорђијева времена у Србији» (Когда в каком-нибудь селе умирает много детей или людей и когда все считают одну из женщин вештицей и считают, что она их поела, – тогда ее связывают и бросают в воду, чтобы увидеть, утонет ли она (потому что говорят, что вештица не может утонуть); если женщина начинает тонуть, то они ее вытаскивают и отпускают; если же она не может утонуть, то ее убивают, потому что она вештица. Так определяли вештиц во времена Карагеоргия в Сербии) [Караџић 1852: 67].

Ср. также запись XIX в. из области Грбаль:

...

За познати која је између жена вјештица, треба их бацити у воду, па која не потоне она је, а која потоне није (Чтобы узнать, кто из женщин вештица, надо бросить их в воду, и та, которая не утонет, вештица, а та, что утонет, – нет) [СЕЗб 1934/50: 10].

См. еще примеры в книге Джорджевича [Ђорђевић 1953б: 18–19].

Приведенными примерами отнюдь не исчерпываются русско-сербские схождения в области народного права. Есть еще немало примеров, относящихся как к общественным мерам раскрытия преступлений и наказания преступников (побои, позоренье, проклятие, изгнание из села и др.), так и к магическим приемам распознавания и наказания преступников (символическое отпевание и поминание, манипуляции со следами и др.), а также к магии, используемой самими ворами (магия мертвого тела, могильной земли). Наконец, для всех славянских традиций характерна ритуальная и символическая кража, к которой прибегают в магических целях (см. подробнее [Толстая 1999в]), но это уже не имеет отношения к правосудию.

Этнографические наблюдения в записках иностранных путешественников о России в XVI–XVII вв.

Записки иностранных путешественников, посещавших Россию в XV–XVII вв., особенно наиболее подробные из них, относящиеся ко времени правления Ивана Грозного и принадлежащие австрийскому дипломату барону Сигизмунду Герберштейну и папскому послу Антонио Поссевино, многократно издававшиеся в отрывках и целиком, как в оригиналах, так и в переводах, в том числе на русский язык, привлекали внимание многих историков как ценные свидетельства современников о дипломатической и военной политике Московии XVI в., о государственном устройстве, идеологии, экономике, торговле, о царской власти, юридических установлениях, а также о географии страны, ее климате, дорогах, реках, флоре и фауне, поэтому они справедливо считаются ценными историкогеографическими источниками. Значительно меньше внимания уделяли эти авторы нравам и быту московитов, их обычаям, языку, занятиям, праздникам и т. д. Но такого рода свидетельств тоже немало, и, хотя они часто случайны, отрывочны, не всегда достоверны и не могут претендовать на роль этнографического источника, все же заслуживают внимания и оценки с точки зрения их соответствия более поздним и более надежным данным. В них отражено прежде всего то, что отличало русскую жизнь в ее повседневных бытовых проявлениях от европейских привычек и порядков, именно эти отличия прежде всего бросались в глаза иностранцам и вызывали их интерес. Вместе с тем их нельзя считать всего лишь побочными наблюдениями ради праздного любопытства. Герберштейн сообщает, что эрцгерцог Фердинанд приказал своим послам присматриваться к русским обычаям:

213