Образ мира в тексте и ритуале - Страница 163

163

Еще позже нас долгое время развлекали построения, основанные на личных именах, например, «Дядя Коля всех заколет, переколет, выколет»; «Тетя Женя всех поженит, переженит, выженит»; «Дядя Боря всех поборет, переборет, вы-борет»; «Тетя Маня всех заманит, переманит, выманит»; «Тетя Катя всех прокатит, перекатит, выкатит» и т. д. и т. п. Вот эти именно конструкции, стирающие грань между именем и глаголом, демонстрирующие свободное «перетекание» имени в глагол, показались мне близкими к магическим формулам, широко используемым в заговорах, загадках и других фольклорных текстах. При этом в фольклоре одинаково свободно происходит как вербализация имени, так и номинализация глагола и целых предикативных выражений (глагола вместе с его актантами). В этой небольшой заметке я могу привести лишь несколько примеров подобного рода.

Наиболее близкой параллелью к игровым именным конструкциям может служить украинский лечебный заговор: «Господи, благослови мені, рабу Божому Івану, сіє слово говорити і в добрый кінець привести! Першим разом, добрим часом. Йшла святая Пречистая золотим мостом, і стріла на золотім мості тридев’ять пахолів і стала їх питати: Тридев’ять пахолів, де бували? Що вы чували? – Мы бували за синім морем і там чували і видали: кінь коня законив, віл вола заволив, баран барана забаранив, козел козла закозив, гусак гусака загусив, півень півня запівнив, селех селеха заселехив. – Брешете вы, тридев’ять пахолів. Неправда се єсть ваша» [УЗ: 141]. В рамках магического текста формула «конь коня законил» и остальные имеют отнюдь не шуточный, а вполне серьезный смысл, вероятнее всего – значение угрозы: как перечисляемые животные «расправились» сами с собой, так чтобы и болезнь (опухоль) «съела» самое себя. Подобный способ избавления от опасности применяется также в ритуалах изведения домашних насекомых; чтобы избавиться от тараканов и клопов, им «предписывается» съесть друг друга: «Один кто-то стоит за окном и говорит: Ты что делаешь? – Клопа ем. – Ну, ты делай, и пусть клоп клопа ест, чтобы их не было» [РЗЗ: 224, № 1335]. См. еще [Терновская 1981: 154].

Ср. сербские заговоры от укуса змеи с магической формулой «земля землю ест»: земља земљу нека ујиде, нек из болног отров иде (земля землю пусть поест, а из больного яд пусть выйдет) [Раденковић 1982: 39, 29, 31 и др.], а также «змея змею целует», «змея змею зовет на ужин» и т. п.

Аналогичный прием встречаем в словенской (или хорватской кайкавской) пастушеской песне:

Šibum šibovala,
Хлыстом хлестала,
Kamen kamovala,
Камень камовала,
Trnom trnovala,
Терном терновала,
Bičom bičovala,
Бичом бичевала,
Hižom hižovala,
Домом домовала,
Klopom klopovala,
Лавкой лавковала,
Stěnom stěnovala,
Стеной стеновала,
Knigom knigovala.
Книгой книговала.
Grěhom grěhovala,
Грехом греховала,
Božom božovala,
Лаской ласкала,
Bogom bogovala,
Богом боговала,
Sinom sinovala,
Сыном сыновала,
Bratom bratovala,
Братом братовала,
Decom decovala,
Детьми детовала,
Mater matovala,
Матерь матевала,
Vujcem vujcevala,
Дядею дядевала,
Kumom kumovala,
Кумом кумовала,
Listom listovala,
Листом листовала,
Světom světovala,
Светом световала,
Jezuš Ježuvala,
Езус езувала,
Ludem ludevala,
Людьми людевала,
Možom možovala,
Мужем (мужчиной) мужевала,
Ženom ženovala,
Женой (женщиной) женовала,
Batom batovala
Колотушкой колотила

[Štrekelj 4: 467, № 8122]; тот же текст из того же рукописного источника в несколько искаженном виде опубликован в сборнике [HNP: 272].

Известный словенский собиратель и исследователь Карел Штрекель включил этот текст в раздел «Профессиональные (производственные, stanovske) песни», а составитель кайкавского сборника – в раздел «Легкая лирика», однако, хотя об обрядовых или иных функциях этой песни ничего не сообщается, кроме того, что ее поют обычно при пастьбе скота, она оставляет впечатление магического текста со всеми признаками повышенной поэтической «организованности».

В севернорусских свадебных причитаниях обращают на себя внимание случаи противоположного характера, а именно – примеры номинализации целых предикативных конструкций (фраз). Например, в плаче, обращенном к сосватанной дочери, мать горюет о том, что рухнули ее надежды на помощь дочери в старости: «И все я думала, печальная головушка, / И посидишь да ты во красныих во девушках /<…)/ И будешь скоро безответно послушаньице: / И у стола будешь, невольница, стряпеюшкой, / И за ставом будешь умильна мне-ка ткиюшка, / И безответна на работе работница, / И будешь летна мне, горюше, водонощичка, / И будешь зимня на гумни да замолотщичка, / И будешь баенна родителям истопщичка…» [Барсов 1997/2.: 301]. Хотя сами по себе отглагольные имена: послушаньице, стряпеюшка, ткиюшка, работница, водонощичка, замолотщичка, истопщичка – в принципе соответствуют стандартной для русского языка семантической модели имен деятеля, отклоняясь от нормы лишь в отношении формальной структуры (вида основы и выбора суффикса) и нетипичной для имен такого типа уменьшительной формой, тем не менее эти имена вместе с зависимыми от них актантами воспринимаются как «свободные» трансформации предикативных конструкций: (ты) будешь летом мне носить воду > будешь летна мне водонощичка, (ты) будешь зимой на гумне молотить > будешь зимня на гумни да замолотщичка, (ты) будешь баню родителям топить > будешь баенна родителям истопщичка. При этом сирконстанс глагола (обстоятельство времени летом, зимой) автоматически трансформируется в адъектив отглагольного имени деятеля (носить воду летом > летний водонос); а объект действия (вода, баня) либо встраивается в отглагольное имя по стандартной для литературного языка модели (носить воду > водонос), либо также преобразуется в адъектив (баню топить > банный истопник).

163