Образ мира в тексте и ритуале - Страница 120

• Предыдущая
• 120 / 237
• Следующая

Огненный образ воли/красоты находит параллель в представлениях души в виде летающих огней, а также пара, дыма, тумана [см. Виноградова 1999: 146–147; Толстая 2000в: 73–74]:

Ой, она пламенем ко небушку лета(ла), / Приотправилась бажона да моя волюшка [РСЗ: 66]; Моя волюшка с головушки бросалася, / Во медны тазы она кидалася, / В чистой водушке да искупалася. / Она в печеньку бросалася, Зрелым углем показалася. / Она на каменку бросалася, / Огнем пламенным да показалася. / Она в двери как бросалася, / Серой уточкой да показалася [там же: 138]; И во кирпичну она печеньку бросалась, / И пламем огненным ведь волюшка казалась! / И все на каменку ведь волюшка бросалась, / И она паром во глаза мне-ка казалась! [Б.: 382].

Животный образ воли/красоты многообразен: это и хтонические животные – черви и змеи, и звери, и птицы, и рыбы, это характерные для животных атрибуты и предикаты. Ср.:

А как на этой на осиночке, / А как на этой на вершиночке, / Как сидит моя девья красота. / Она ревет там по-звериному, / А она свистит по-соловьиному [PC 2000: 143]; Ой, моя волюшка с головушки скати(лась), / Она в ноженьках ведь червышком свива(лась), / Она в ноженьках утинамы крыча(ла), / (…) / Ой, заревела тут бажона да моя во(люшка), / Ой, по-змеиному она да засвисте(ла), / Улетела в край далекой моя во(люшка) [РСЗ: 58]; И серым зайком буде воля перескакивать! [Б.: 316]; И я спущу же дорогу волю бажёную / И я на чистоем спущу да нонь на полюшке, /И я под кустышек спущу да серым заюшком, /И я под камешок спущу да горносталюшком, /Ив темной лес спущу ведь малой этой птиченькой! [Б.: 340]; И повернусь лучше, бесценна дорога воля, / И лесовым зверем ведь я да всё съедучиим / И по горам да пойду, воля, по высокиим! / (…) / И повернусь лучше, бажёна дорога воля, / И водоплавной серой малой этой утушкой, /И я спущусь да всё на быструю на риченьку! / (…)/ И я уловноей спущусь да свежей рыбонькой! [Б.: 384]; И как куничей спущу волю заморской, / И спущу белочкой, невольна, в леса дикии, / И спущу лисенькой в норы да во глубокий [Б.: 393].

Крупнейший исследователь славянской народной культуры Казимир Мошиньский, специально изучавший зооморфный образ души в славянских верованиях, пришел к выводу, что «не найдется, пожалуй, ни одного животного, в облике которого не могла бы появляться душа человека» [Moszynski 1967: 549]. Тем не менее есть некоторые виды животных, для которых это наиболее характерно. К ним относятся как раз те, которые фигурируют в свадебных причитаниях, – заяц, лисица, куньи (горностай, белка, куница), змея и птицы [Виноградова 1999: 152–153; Толстая 2000в: 71–77]. См. также специальную работу о зооморфной душе в древних славянских верованиях [Mencej 1995].

Птичья ипостась – самая характерная для воли/красоты, так же как образ души-птицы – самый распространенный в славянской мифологии [Тура 1997: 528; Виноградова 1999: 147–148]:

И стане ластушкой тут воля перелётывать [Б.: 316]; И повернулася бажёна дорога воля / И перелётноей незнамой она птиченькой, / И она милыим унылым соловеюшком! [там же: 383]; И уже тут да моя волюшка увернется, / И она белою-то лебедью повернется [там же: 395]; И повернулась перелётной малой птиченькой, / И она бедной горегорькоей кокошицей [там же: 386].

Антропоморфный образ воли/красоты встречается значительно реже. Воля может явиться в образе калики перехожей или девочки:

И встрету встретилась, победной мне головушке, / И мне калика-то ведь тут да перехожая / (…)/ “Не калика я иду да перехожая, – / И твоей любушки-сестрицы сдвуродимой / И дорога иду ведь вольна ейна волюшка!” [Б.: 403]; И встрету стретилась девича малолетная, /(…)/ И то не девушка ведь е, да вольна волюшка [там же: 405].

Ей противопоставлен другой антропоморфный образ, символ замужества – кика, или кита (персонифицированная женская прическа или головной убор):

Уж я оставила красоту, / Я в горёнке да на столике, / Дак на тарелке серебряной. / Моя цёстна дивья-то красота / Ёна билитце да руменитце, / Дак баско всё наряжаитце, / Ёна со мной-то сряжаитце. / Дак злая кита-то лютая / Да с красотой-то сцитаитце. / Она сидит, кита лютая, / Дак на пеце-то, в углу сидит, / Дак цернитце да патраитце, / Да с красотой-то сцитаитце [PC 1985: 233].

Споры воли/красоты с кикой напоминают прения жизни и смерти, а сама «кика белая» уподобляется смерти, стоящей в ногах умирающего: Во ногах она простояла, да / С красотой она проспорила [Еф.: 349].

Еще одним антиподом воли/красоты является волокита:

Волокита проклятая дак / На пече-то в углу сидит, дак / Чернитце да мараетце, дак / С красотой да ругаетце: “Дак / Пристыжу тебя, красота, я / В божьей церкве соборною, дак / Росплету тебе, девиця, дак / Русу косу шёлковую”» [там же: 221]; Хочет ладить-то красота / Вспорхонуть да и улитить. / А волокита-поддымниця / Чернитце да мараитце, / С красотой-то сцитаитце, / Она со мной наряжаитце [PC 1985: 229].

Этот персонаж по своим признакам и предикатам почти полностью совпадает с кикой/китой.

Антропоморфный образ души присутствует как в славянских народных верованиях, так и в книжной традиции и иконописи, где душа изображается в виде маленького человечка над головой умершего [Толстая 2000в: 74].

Растительный образ воли/красоты связан с мотивом сеяния или сажания девушкой воли/красоты под окном или в огороде и ее «прорастания»:

Дай-те мне-ка вы земелечки немножечко / Под этим под косивчатым окошечком / Посадить мне-ка бажону вольну волюшку. / Как буду ходить-то я ведь белая лебедушка / На эту на родимую на родинку, / Во эту во красную во веснышку, / Будет расцветать бажона моя волюшка, / Как ведь этыи цветочки тут лазоревы [РСЗ: 61].